Риверстейн - Страница 84

Сегодня я впервые осознала, что некрасива. Что не просто странная, другая, необычная, а — не красивая. Уродливая. Страшилище.

И произошло все так обыденно, просто.

Мы сидели в ученической на занятии у мистрис Павы. На распев повторяли отрывок из указаний святых старцев потомкам, скучали. Дверь хлопнула и в полутемную комнату словно ворвался луч солнца. Послушницы встали, почтительно приветствуя матушку-настоятельницу.

— Садитесь, девочки, — благожелательно разрешала леди Селения. Мы зашуршали, опускаясь на грубые доски лавок, не спуская с нее восторженных глаз.

Как же она прекрасна! В мире пугающих меня лиц только ее лицо не вызывало страха, не отталкивало. Напротив, мне хотелось его рассматривать снова и снова, внимательно изучать тонкий прямой нос, влажные прозрачные глаза, золотистые волосы…

И этот чарующий голос, с обволакивающими, словно мед, нотками, и эти чудные манеры истинной леди…

Конечно, каждая сиротка в Риверстейне мечтала, чтобы леди Селения вдруг каким-то чудом оказалась ее мамой. И каждая старалась стать на нее похожей. Девочки копировали все: и затейливое плетение косы, и небрежный жест и взгляд. У кого-то получалось лучше, у кого-то совсем не получалось, но часто «игра в леди» была нашим любимым развлечением.

Сегодня на матушке-настоятельнице было желтое платье, в вырезе которого, у горла матово блестел розовый жемчуг. Золотые волосы, уложенные в высокую прическу казались драгоценным шелком, на тонких белых запястьях тоненько позвякивали золотые браслеты. И вся она была похожа на солнце, яркая, сияющая. Мы, в своих коричневых балахонах, с туго заплетенными волосами, спрятанными под платки, смотрели на нее, не отрываясь. В руках леди держала легкий дорожный сундучок, и девочки загрустили: верно, матушка вновь уезжает в столицу.

— Мистрис Пава, прошу прощения за то, что помешала… вы не уделите мне пару минут?

Настоятельница важно кивнула, поправила чепец и торопливо двинулась к проходу. Торопливо, потому что даже нам, семилеткам было ясно: просящий тон матушки — лишь показатель ее благородства. И все, что она говорит, не просьба. Приказ.

Леди Селения стояла у двери, чуть нетерпеливо постукивая ножкой в изящном ботиночке. Легкий сквозняк шаловливо приподнял подол желтого платья, вытащил золотой локон из высокой прически. Костяная шпилька с жемчужным навершием сухо стукнула о деревянный пол.

Мы с Рогнедой бросились к ней одновременно. Я слева, она- справа. Поэтому неудивительно, что в центе, как раз над упавшей шпилькой мы столкнулись и крепко приложились лбами.

— Ой!

— Ай! — слажено взвыли мы.

— Девочки! — возмутилась мистрис Пава, — что вы себе позволяете?

Рогнеда вскочила первой, цапнула шпильку и, присев в реверансе, протянула ее леди Селении. Та улыбнулась, и просиявшая Рогнеда радостно вернулась на скамью. Я же все еще сидела на полу, потряхивая головой и ошалело потирая лоб.

Взор матушки — настоятельницы недоуменно остановился на мне. Прозрачные глаза ее чуть затуманились, безупречный лоб прорезала недовольная морщинка. Словно тучка закрыла собой солнце.

— Надо же… — в ученической стало тихо, как в усыпальнице, — надо же… какая девочка… Некрасивая.

И грациозно развернулась к двери, сжимая в руке костяную шпильку. Мистрис Пава бросилась следом, неприязненно на меня посмотрела и отдернула подол, проходя мимо.

Дверь за ними захлопнулась. Еще мгновение я сидела на полу, а потом громко, на всю ученическую издевательски засмеялась Рогнеда, и я вскочила. С задней лавки поднялась Ксеня, насупилась и полезла к Рогнеде, но я не смотрела. Выскочила в коридор и бросилась в сторону от неспешно шествующих настоятельниц, опустив глаза и сглатывая комок в горле.

«… надо же… какая девочка… некрасивая… некрасивая. Некрасивая!!!!»

Леди Селения — красивая. Я — некрасивая. Желтое платье — красивое. Я — уродливая. Костяная шпилька с жемчужиной — красивая. Я — страшная…

Привычно сбежала в лес.

Скинула ботинки под кустом дикой малины и уже босиком поплелась в чащу. В голове все стучали и стучали слова, как колеса по булыжникам: натужно, трескуче, раздражающе. И обидно. Словно сорвала вкусную, спелую ягоду, надкусила, а во рту-гниль. Мерзко.

Я все шла и шла, потряхивая головой и силясь избавиться от стучащей в голове фразы. И сама не поняла как оказалась в том месте. Только неожиданно в глаза мазнуло белым светом и я замерла, озираясь.

Ранняя осень в приграничье не золотая, а все такая же зеленная от хвои. Лишь редкие осины и дубы горят красным и желтым. И белый цвет, мелькнувший между темными стволами удивил меня. Я вгляделась в чащу, которая казалась непроходимой. Можжевельник и ползучий хвощ так оплели ели, что образовали живую и колючую преграду, преграждая путь. Я осторожно потянула на себя одну из ветвей и заглянула в образовавшееся окошко. Так и есть, за колючками что-то белеет. Мне даже удалось рассмотреть белую колонну, увитую вьюнком и дикой розой.

Закатав рукава и подвернув подол, я ринулась на колючую преграду, радуясь возможности отвлечься и не думать. Я изодрала руки в кровь, порвала платье, но все же смогла проделать «окошко» достаточное, чтобы пролезть. И грязная, потная, разлохмаченная выползла с другой стороны живой изгороди, на круглую полянку.

То что я приняла за каменные колоны оказалось деревьями. Я удивленно провела рукой по белоснежной, шершавой коре. Она была теплой, живой. Деревья росли по кругу, столь ровному, что не верилось в их случайное, природное происхождение. Кроны с узкими листочками смыкались в центре круга, переплетались ветвями столь плотно, что почти не пропускали внутрь осенний свет.